Слякоть. Слякоть. Кругом такое ощущение, что голова идет кругом. Полукругом. Выходит за свои границы и да здравствует дешевое вино в подвале при театре в половину третьего ночи, и да не здравствуй, ни привета ни прощания, и ничего такого – этакой – была наша первая встреча.
Наше первое молчание.
- Замечание, - говорит она, – у тебя слишком длинные пальцы на обеих руках.
- Ну, не длинные.
- Длинные-длинные, метровые пальцы.
- Ну, не метровые..
В метро - мы так и не спустились. Закрыто оно было, и даже дождавшись открытия, не спустились, стояли, морозились на улице. Я подумал – вот и все. Вот и началось. Но начался дождь. Слякоть. Сладкость – была перед расставанием, аккуратно мы коснулись ртами, а потом только голыми вспоминали, дома, когда снег уже выпал. Хотя, точно в таких делах никогда нельзя быть уверенным. По крайней мере я – вспоминал.
- Миндальное очень хорошее, - предлагал посетителям магазина.
- Вы нам самое плохое печенье советуете, чтобы продать его, ага?
- Да нет, плевать мне.
- Обманываете нас, значит.
- Нет, не обманываю..
- Арахисовое давайте.
Я продавал миндальное печенье или просто миндалины, и работа была временной и безмерной. Ведь весна уже. Птицы пели о любви. Бешеные птицы.
И тут входит она. Разглядывает. А я тоже вижу, вижу. Показываю ей свои пальцы, и левый и правый, все показываю, смотри и высматривай, маленькая дрянь.
- Не называй меня так.
Мы зачем-то к ней домой пошли. Там все плохо. Обои сползали, сползали и спалзывали, пусть и нет такого слова – там оно было, верьте мне, и после заползали – к нам под одеяло, затыкая собой щели в деревянных оконных рамах. Мы взяли по дороге три бутылки вина, и она ненавидела меня, ненавидела все вокруг, а в ее печальных глазах было столько света, что фонари по обе стороны дороги казались холодными ублюдками.
- Ты мне не нравишься, - говорит.
- Это ничего.
- Все, что в тебе есть – это бездарный юмор и длинные пальцы.
- И пальцы, как мы поняли, тебя не интересуют.
Потом уже она начала ругаться, и я почти поверил в нее. Взяла первую бутылку со стола, кинула в меня. Та - об стену вдребезги.
- Мне тоже именно эта не нравилась, - говорю.
Она вторую берет. Я думаю, мы все похожи – нам всем иногда нужно пару бутылок об стену, чтобы не копить в себе эту дурноту, и однажды темной ночью не прирезать маленькую девочку в городском парке.
Вторая славно разлетелась.
- Нравится тебе, НРАВИТСЯ?!
- Ох, милая, еще как, еще как.
Она третью взяла. Эту я понял, ловить нужно. Если с этим мог справиться Рю Мураками, смогу и я. Ты ужасен, Рю, ты просто пьян. Я тебе покажу, как надо, я тебе покажу! Третью я поймал. Так мне показалось.
На деле – нет.
- АХ ТЫ СУЧЬЯ ДРЯНЬ!
- НЕ НАЗЫВАЙ МЕНЯ ТАК! НЕ НАЗЫВАЙ!
По батарее застучали. Стучали и стучали – зубы, было лето, холодное и мокрое, печальное и снова холодное. Я сразу в себя пришел, как увидел это платье, сразу из себя вышел.
- Господи, - говорю, - ты что, следишь за мной?
- Нет, это ты следишь за мной, да?
- Да.
- Ну, хорошо.
И она села рядом. Сидела-сидела, потом смеяться начала. Хохотать. И платье хохочет вместе с ней, заливается. Я уже тогда понял, что с ней – в порядке все.
- Давай так, - продолжаю, - я даю тебе деньги, ты покупаешь нам по бутылочке джека лондона, и возвращаешься.
- Разумеется.
Сижу, жду. Час прошел, другой. Странное лето – разве уместны зимние куртки в такое время?
Ночь - никого.
А потом снова слякоть, слякоть.
Осень сжигала своей листвой, и я ненавидел ее за это. Переехал на другую квартиру, и часто ко мне приходили люди, а я не любил людей, и еще больше я не любил людей, когда они ко мне приходили. Я выдрал с корнем звонок, но в дверь продолжали стучать. Деревянная рама была гнилая насквозь, и когда шел дождь – он шел прямо ко мне в комнату, прямо ко мне внутрь.
- Нет никого.
Продолжали стучать. Более скромно. Более нежно.
- Не бойтесь, уходите.
Все еще стучат.
Я подхожу к двери, открываю, а там – Лев Толстой. Ох, ну и выглядел он, конечно, ну и выглядел..
Но на самом деле – она. В руках держала пару бутылок вина и сдачу.
- Магазин закрыт был, - говорит.
- Но потом-то открылся?
- Потом – да.
Что поделать – иногда люди притягиваются друг к другу, иногда – не дотягивают. Но если одна одинокая душа однажды ночью находит другую среди тошноты и отчаяния – то им есть о чем выпить бутылочку дешевого вина.
И есть о чем помолчать.